Эдита Пьеха – это отдельная глава в истории советской и российской эстрады. Сегодня без неё, без её песен невозможно представить не только эстраду, но и нашу жизнь. Голос её невозможно спутать ни с одним другим! Яркая, неповторимая, загадочная, аристократичная, любимая не одним поколением, она стала воплощением шарма и вкуса, слушателей очаровывал её акцент и манеры. Эдиту Станиславовну в полной мере можно назвать «рационализатором и первопроходцем» советской песенной эстрады, Она была первой певицей в СССР, у кого хватило духу не быть статично «привязанной» к стойке с микрофоном, а снять его и свободно двигаться по сцене. Первой из эстрадных артистов нашей страны Эдита Пьеха пела в Карнеги-холле в Нью-Йорке и дважды на сцене парижского зала «Олимпия», неоднократно выступала в самых престижных концертных залах европейских столиц, она гастролировала в 40 странах мира, проложив путь в Европу и мир многим своим коллегам по творческому цеху. И, наконец, она стала солисткой первого в СССР вокально-инструментального ансамбля «Дружба», определившего её жизнь. Она стала настоящей народной любимицей, и даже сейчас занять её нишу в искусстве никому не под силу!
– Эдита Станиславовна, известно, что вы, полька, родились и долгое время жили во Франции, как это получилось?
– Я родилась 31 июля 1937 года в Нуаэль-су-Ланс, департамент Па-де-Кале, шахтёрском городке на самом севере Франции, это почти Германия. Моё имя при рождении – Эдит-Мари Пьеха (Édith-Marie Piecha). Моя родня – чистокровные поляки. Перед Первой мировой войной, когда разразился страшный экономический кризис, они в поисках хлеба сначала оказались в Германии, а когда началась война бежали во Францию. Мой отец Станислав Пьеха, мама Фелиция Королевска. Папа умер в 1941 году, он спустился в шахту в 16 лет, а в 37 умер от силикоза. У него всегда были чёрным подведены глаза – это въедалась угольная пыль. Через три года – опять траур, умер от туберкулёза мой брат-шахтёр. Ему было 17… Я бы переименовала город моего детства в город грусти. В шесть лет я пошла в школу, французскую школу под крылом католического собора. Война – это ужасно. Мы выкапывали соседей из подвала дома, в который попала бомба, я видела, как расстреливали шахтёров-заложников. В 1945 году война закончилась, мы радостные выбежали из бомбоубежища и прямо на улице запели «Марсельезу». Это было моё первое исполнение, мы пели во всю мощь своих лёгких. И нам было по восемь лет…
В нашем городке жильё, предоставлявшееся гастарбайтерам из Польши, было служебным, и если никто из семьи не спускался в забой, домик отбирали. От выселения и голодной смерти после ухода папы спас мой старший брат Павел. Как оказалось, ценой собственной жизни. Умирал брат тяжело. Тогда-то в доме появился чужой дяденька, шахтёр-холостяк Ян Голомб, которого маме сосватала её подруга: «Послушай, Фелиция, надежды на поправку сына никакой. Он умрёт, а вас с Дитой выгонят на улицу! Ты ещё молодая, красивая, обязательно ему понравишься». Сразу после похорон брата мама и Ян отправились в мэрию регистрировать брак. «Молодожёны» ехали на велосипедах, а я бежала за ними следом… Мой отчим тоже был поляк, он был коммунист. И он сказал: «Едем в Польшу, я устал работать на капиталистов». В 1946 году мы оказались в маленьком шахтёрском городке Божья Гора (Gottesberg) в Судетах – это были немецкие земли, после войны присоединённые к Польше. Там я выучила немецкий и польский, окончила обязательные семь классов и поступила в педагогический лицей, который окончила с отличием.
– Эдита Станиславовна, мы всегда видели в вас самую аристократичную певицу! У вас всегда был именно такой образ. Этому не учатся, это или есть в тебе или нет…
– Если следовать этой версии, то существует «генетическая память» клеток. Вероятно, это передалось как-то мне. Был знаменитый польский старинный магнатский род – Сапехи. Потом Сапехи до того обнищали, что сократили и свою фамилию. И стали зваться Пьехи. А потом меня с детства учили культуре общения, вежливости, говорить «здравствуйте», «пожалуйста». Мама любила красивую посуду. Говорила: «Есть надо на столе, накрытом красивой скатертью». И за красиво накрытым столом мы ели нищенскую пищу. Даже в войну, когда есть было почти нечего. В моей судьбе была также замечательная учительница – пани Станислава Кухальская, очень светлой души человек. Она научила меня читать книги, учила правилам жизни, поведения. Она «вылепила» из меня человека с возвышенным мироощущением, за что я ей навсегда благодарна.
– Как вы оказались в Советском Союзе?
– После окончания лицея я приняла участие во Всепольском отборочном конкурсе в Гданьске, прошла все три тура и была направлена на учёбу в Советский Союз. В 1955 году я приехала в выбранный мной Ленинград, в педагогический институт. Но по приезде выяснилось, что как раз в том году набора на кафедру психологии не было! И я поступила на отделение психологии философского факультета Ленинградского университета. Оказавшись здесь, почти не зная русского языка (в школе провинциального городка его очень плохо преподавали), вдали от мамы, в общежитии в комнате на восемь коек, в первые дни я плакала по ночам. Потом я узнала, что есть хор польского землячества университета, побежала и записалась в него. Я начала петь, а песен я знала тьму! И сразу почувствовала себя человеком. Песня была моей необходимостью!
– И там, в хоре, вас заметил его руководитель, студент Ленинградской консерватории Александр Броневицкий. Разве это не в чистом виде «рука судьбы»? Вот поступили бы, как предполагалось, в пединститут, а не в университет, и судьбоносная встреча с большой вероятностью не состоялась бы!
– Сан Саныч Броневицкий, царствие ему небесное, долго ко мне присматривался, относился поначалу недоверчиво – я опаздывала часто на репетиции. А я по ночам, не зная языка, учила «Капитал» Маркса, и поэтому с утра всегда чувствовала себя вялой и разбитой. А репетиции были по выходным и начинались в 10 утра. Все уже в сборе, а я, полусонная, только появлялась в своих провинциальных войлочных тапочках. «Поначалу я думал, что ты гулящая девка. Всю ночь шляешься, а под утро приходишь на репетицию», – позже признался он. Но… постепенно мы с ним начали дружить. Он не только руководил университетским хором, но и создал ансамбль «Дружба», а по вечерам ещё и подрабатывал – музицировал в популярном тогда ресторане «Восток». Ужинать в ресторане тогда считалось необыкновенной роскошью. Иногда он брал меня с собой в ресторан и мы съедали по какому-нибудь харчо, шашлычку, выпивали по фужерчику вина… И считали себя такими счастливыми! Он очень своеобразно ухаживал за мной. Не пропускал концерта ни одного зарубежного гастролёра, ни одной выставки, театральной премьеры, мы ходили на редкие тогда фестивали французских и итальянских фильмов. Приезжал ко мне рано утром, до начала занятий уже с билетами: «Собирайся, лекции сегодня пропускаешь, надо знать, что в мире происходит!» Меня знакомили с очень интеллигентными людьми, например, с Шостаковичем. Броневицкий дружил с Максимом Шостаковичем. На даче у дочек Вертинского бывал Эрнст Неизвестный. Мы часто бывали в Эрмитаже, бегали туда на выставку Пикассо. Я всё это наблюдала, впитывала. Я хотела жить в интеллигентной среде. Запоем читала Цветаеву, Ахматову, посещала концерты. Приезд из провинциального городка в Ленинград, конечно, позволил мне стать эрудированнее. Я открывала для себя свой, новый и значимый, мир.
Броневицкий создал меня как певицу. Он был авангардным по тем временам композитором, опережал время, в котором жил, за что ему конечно же и доставалось. И первый в СССР вокально-инструментальный ансамбль им был создан! В новогоднюю ночь с 1955 на 1956 год он пригласил меня, первокурсницу университета, в консерваторию на вечер, посвящённый первокурсникам. И я там спела «Красный автобус» (Autobus czerwony), на польском. Я вышла на сцену в каком-то свитере, своих страшных башмаках и спела эту песню. Четыре раза на «бис» вызывали! Это был мой первый успех. Я испытывала радость тогда, что понравилась, что моя песня пришлась по душе публике. А уже через месяц мы записали пластинку. Помню первые ощущения, когда мы шли с Броневицким по Невскому проспекту, а мы любили гулять, и из каждого магазинчика, каждого окошечка доносился мой голос! Когда на первые каникулы я поехала в Польшу, взяв свои пластинки, моя мама на весь посёлок хвасталась «Моя дочь поёт на пластинке!» С Сан Санычем у нас было много общего, он был изумительного интеллекта человек, необыкновенно талантливый композитор. И лучшие песни в моём репертуаре – это его песни!
Ему не повезло, он родился не в своё время. Он был авангардист, новатор на эстраде, а существовавшие в то время художественные советы его страшно унижали. И я переживала вместе с ним. Он сопротивлялся, у него выработался такой «имидж», что он нападал на всех. Он не давал себя в обиду, потому что устал от обид! В 1959 году, например, ансамбль «Дружба» был расформирован за пропаганду джаза. Меня обвинили в том, что я коверкаю русский язык, не нравился мой акцент, а музыканты были признаны стилягами. Коллектив возобновил деятельность после смотра в Министерстве культуры, благодаря упорству Броневицкого.
– Броневицкий был хорошим мужем или он предпочитал творчество?
– Как раз второе. Он занимался музыкой, организаторством, «Дружбой». Но создавал и серьёзные произведения. А я была у него как бы на втором плане. Мы только работали, и у нас не было ни одного отпуска и выходного, чтобы почувствовать себя семьёй. Безграничная любовь к тому, что мы делали на сцене, затмила нашу личную любовь. Но я женщина. И я хотела быть ею. Увы, он мне такого удовольствия не доставлял. Но 20 лет с ним, человеком сложным, где-то слабым, порой резким и деспотичным, но творческим, умным, увлечённым – он дал мне очень много. Я глубоко признательна ему.
– Вы так искренне это сказали. Уже нет обид?
– Нет, есть, пожалуй, чувство вины перед ним. Всё кажется, что если бы мы не расстались тогда, если бы я была рядом, он мог бы ещё жить.
– Вы дважды выступали в парижской «Олимпии»…
– Я счастлива, что меня «вычислил» Бруно Кокатрикс, хозяин «Олимпии», и дважды мне довелось там выступать. Первый раз я заключала первое отделение, а Сличенко заканчивал второе, а второй раз это был уже мой сольный концерт. Я спросила Кокатрикса: «У нас много замечательных певцов, почему вы меня выбрали?» – «Потому что вы личность!»
– Эдита Станиславовна, огромное спасибо. Вас Бог ничем не обделил! Только ещё крепкого здоровья на долгие годы!
Беседу вёл д-р Александр Лившиц
