«В неволе мы не размножаемся!»
«В неволе мы не размножаемся!»Всю свою сознательную жизнь я был человеком совершенно аполитичным. И тот факт, что 25 декабря 1991 года президент СССР Михаил Горбачёв сложил свои полномочия, а на следующий день, 26 декабря 1991 года, Совет Республик Верховного Совета СССР принял декларацию о прекращении существования СССР, я воспринял как факт, меня мало касающийся.
Зато хорошо помню свои новые ощущения, возникшие примерно за год до этого. Ощущения, что я могу осуществить все свои намерения, все свои мечты, что вся моя жизнь – в моих руках. Ведь ничего подобного раньше не было. Чем для меня был СССР? Я «служил» главным специалистом одного из отделов Укргипромеза – крупнейшего в СССР проектного института по проектированию металлургических заводов; в 40-летнем возрасте, в 1974 году, защитил кандидатскую диссертацию по защите от коррозии подземных металлических сооружений, имел более 20 авторских свидетельств на изобретения, выпустил несколько технических и научно-популярных книг; был членом партии. Но все эти регалии мне ничего не давали: моя семья жила на нищенскую зарплату, а в заграничную командировку вместо меня посылали моего подчинённого, менее опытного, зато «коренной» национальности.
И тут я вдохнул настоящий воздух свободы. Те, кто не жил в те времена, могут подумать, что это простая фигура речи. Но это не так. Страна разрешила кооперативы. Покинув стены родного института, где я проработал 30 лет, я поступил на работу в проектно-строительный кооператив, где было 5−6 проектировщиков. Спустя два года в моём подчинении было уже около 50 сотрудников разных специальностей: архитекторы, строители, теплотехники, электрики. В городском совете Днепропетровска мы получили лицензии на несколько видов проектирования. Я и ведущие сотрудники моего (моего!) проектного отдела ездили по городам и весям, искали и получали заказы на работы, сами определяли стоимость и сами распределяли доходы. Мы осознавали ответственность за свои семьи и своих сотрудников и брали эту ответственность на себя.
Кто сказал, что было легко? Мы пережили времена бартера, когда ни у кого не было реальных денег и все расплачивались тем, что производили. За проект перевода котельной с газа на мазут одного сахарного завода с нами расплатились тремя вагонами сахара. Организация по борьбе с организованной преступностью заподозрила неладное, пришлось потратить немало сил (и средств!), чтобы уладить конфликт.
И тут судьба подкинула мне ещё одну возможность. Руководители завода высоковольтной аппаратуры в Запорожье согласились организовать вместе со мной кооператив по переработке отходов меди. В Украине нет месторождений меди, и потому медь там действительно на вес золота. А тут масса медных отходов – стружка, проволока, обрезки медных шин.
В металлургическом институте нашего города оказалась заброшенная вакуумная печь. Пришлось одолжить и вложить в её ремонт, как сейчас помню, 30 тысяч рублей (деньги по тем временам очень большие). Мы заключили официальный договор с институтом, и бедные научные сотрудники с радостью в ночную смену на восстановленной печи выплавляли драгоценные медные слитки. А спектральная лаборатория института согласилась сопровождать нашу продукцию спектральной характеристикой. Можете себе представить, сколько было покупателей на медные слитки с содержанием меди 99,8% −99,9%!
Лакомый кусочек оказался у всех на виду, и его пришлось отстаивать от посягательства властных структур – ведь распад СССР, с одной стороны, дал простым людям неограниченные возможности, а с другой стороны, развязал руки бандитам.
Ко всем прочим свободам подоспела возможность легального выезда за рубеж. Едва ли не каждый день мы провожали кого-то из старых знакомых. Помню, двое молодых мужчин на мой вопрос, почему они уезжают, ответили: «Мы в неволе не размножаемся!» И я подумал: «А ведь жили мы действительно в неволе!»
У нас в семье первой рванула за рубеж моя свободолюбивая дочь. Жена не представляла жизни без неё. Но это уже другая история.
Виктор Фишман
«Ты что, особенный?»
Я родилась в 1975 году в Ленинграде. К моменту падения СССР я была подростком. Семья была благополучной, вопросы «как прокормиться» долетали до нас только в виде анекдотов: «Длинная, зелёная, пахнет колбасой – что это? Ответ: электричка Москва-Калинин». Хотя одно из первых воспоминаний об очередях сохранилось у меня лет с шести: стоим с бабушкой в очереди в магазин, я ною, что хочу гулять, а бабушка мне: «Привыкай, вырастешь – будешь сама стоять в очередях».
Но это волновало как раз мало. Мои же впечатления от советской юности относятся к другому – к психологическому, эмоциональному состоянию.
Когда в эпоху перестройки в Россию хлынули телепрограммы и кино из внешнего мира, меня – тогда ещё девочку, – поразило одно: западные родители, чтобы похвалить ребёнка, всегда говорили: «Ты очень особенный, уникальный, неповторимый мальчик» (или девочка). Это было непонятно. Для нас, детей 1970−1980-х, «особенный» звучало только в окрике: «А ты что, особенный что ли?»
Туда же относились фразы «Тебе что, особое приглашение нужно?», «Ты что, самый умный?», цитировавшееся официально в школах «Единица – вздор, единица – ноль!» Маяковского и народное «Я – последняя буква в алфавите». Так нас учили в детских садах, где за нежелание соблюдать режим могли запереть в чулан, учили в школах, где за возражение учителю вызывали к директору и запрещали выражать своё мнение, так нас заставляли не просто ходить строем, а одобрять хождение строем. Примат коллективного над индивидуальным провозглашался повсеместно, от детсада до парткома, и главная заповедь была «Не высовывайся».
В СССР можно было жить неплохо, у граждан была работа, жилплощадь и возможность прокормить семьи. Но у них не было права на индивидуальность, если она расходилась с линией партии. Более того – они должны были не просто соблюдать правила, а всей душой их поддерживать.
Любую сытость, бесплатное образование и бесплатное жильё (стоимость которых всё равно высчитывалась из зарплаты, а на квартиры не было права собственности) я готова отдать за право «высовываться» так, как мне хочется, быть «особенной» – «очень умной», или глупой, или ещё какой-то, но чтобы моё «я» больше никогда не было последней буквой в алфавите.
Анна Матвеева
Ни боли, ни сожаления
Я родился, когда большая советская страна уже три недели как праздновала запуск первого человека в космос. И поневоле стал свидетелем её медленного угасания и стремительного распада. В памяти осталось несколько ярких моментов, характеризующих время и объясняющих, почему я не воспринял случившийся 30 лет назад распад СССР как «величайшую геополитическую катастрофу XX века».
1982 год. Умер товарищ Леонид Ильич Брежнев. Нас, студентов уральского вуза, в приказном порядке курсами загоняют в одетый в траур актовый зал, где проходит церемония прощания со стоящим на сцене портретом генсека в дорогой золочёной деревянной раме. Вузовские партийные деятели с присоединившимися к ним товарищами из райкома комсомола и райкома КПСС говорят округлые и правильные слова о вкладе усопшего в развитие страны и дело мира во всём мире. Некоторые особо экзальтированные девушки плачут, придыхая: «Лишь бы не было войны!» И каждый выступающий клянётся, глядя в глаза портрету, что продолжит дело дорогого Леонида Ильича, а память об этом великом человеке будет вечно жить в благодарных сердцах советского народа.
Дня через три сидим с приятелями за этой же сценой и видим, как двое рабочих несут тот самый портрет Брежнева и спускаются с ним по чёрной лестнице, ведущей во внутренний двор. Они вернулись довольно скоро. С пустой рамой в руках. Дорогая золочёная рама была нужна для портрета другого лидера А холст с Брежневым, наверное, упокоился в одном из мусорных контейнеров во дворе. И уже не в первый раз возникло ощущение лживости происходящего вокруг.
А начавшиеся с Брежнева «гонки на лафетах», как в народе цинично назвали три процедуры похорон трёх генсеков менее чем за два с половиной года, авторитета «руководящей и направляющей» точно не добавили. И никого не удивило, что когда после августовского путча президент России Борис Ельцин 6 ноября 1991 года запретил КПСС, никто из многомиллионной армии советских коммунистов не вышел на баррикады в защиту своей партии.
С момента взросления не покидало ощущения странности конструкции, под названием СССР. Как в одной стране могли объединиться республики Средней Азии, как будто навечно погрузившиеся в атмосферу ханских времён, и республики Балтии, которые всем – от уютных кафе и баров до архитектуры, от внешнего вида жителей до манеры их поведения – выламывались из советской действительности? Как могла функционировать так называемая плановая экономика, когда показателем был выполнение плана, а не спрос покупателя на тот или иной товар?
Со спросом, кстати, связана ещё одна симптоматичная история.
Где-то конец 1980-х. С заводской агитбригадой летим в Киргизию, где в горах несёт службу наша подшефная погранзастава. Не стану описывать восьмичасовой переезд в пропахшем пóтом душном ПАЗике из Фрунзе в Нарын. Руководство погранотряда уже накануне нашего возвращения решило сделать нам подарок. После нескольких часов езды в горы нас привезли в высокогорную деревню, поразившую своей бедностью и неустроенностью быта людей, и завели в книжный магазин. Восторг был взаимный: продавщица была счастлива, разом заполучив десяток покупателей, мы же пришли в восторг от обложек книг, которые в России в то время можно было купить либо по большому блату, либо, сдав несметное количество макулатуры. Тут тебе и вся серия «Волшебника Изумрудного города», и детективы Кристи и Чейза, и многое-многое другое. Всё, от чего у любителя литературы замирало сердце, было никому не нужно в деревне в горах Киргизии.
События 1991 года показали, что искусственно созданный колосс, державшийся исключительно на административном механизме и всемогуществе КГБ, в действительности стоял на глиняных ногах, потому и рухнул в одночасье. Как и многие молодые, вдохнувшие первый глоток свободного воздуха с горбачёвской перестройкой, увидевшие неминуемость слома старой машины в победе Гарри Каспарова над Анатолием Карповым в продолжавшемся более года матче, болевшие за Бориса Ельцина, казавшегося абсолютно нетипичным партийным функционером, в его схватке с мастодонтами из политбюро ЦК КПСС – как и очень многие, я не испытал ни боли, ни сожаления, когда 25 декабря 1991 года над Кремлём был спущен флаг СССР и поднят российский триколор. А фантомные боли по СССР у людей моего поколения, как мне кажется, всё-таки связаны с тем, что мы тогда были молодые: и небо, как известно, казалось более голубым, и хлеб более вкусным, и девушки/юноши более красивыми.
Владимир Франк
Свобода и ответственность
Распад СССР случился ещё до моего рождения, так что свидетельницей тех событий я не была и могу судить о нём лишь по рассказам родных и знакомых, а также по прочитанному в книгах. По словам родителей, фактически ощущение свободы они почувствовали во времена перестройки, то есть с 1986 года. Ранние 1990-е вспоминаются им нехваткой продовольствия, очередями, страхом, неуверенностью в завтрашнем дне. Но жила надежда на лучшее будущее, на то, что всё происходящее – не зря.
В английском языке есть слово anemoia. Оно описывает чувство ностальгии по временам, в которых ты не жил. По отношению к советским временам оно у меня не возникало никогда. Узнавая быт, мечты и ценности советских людей, я всегда воспринимала их как очень отличные от своих. Меня пугали рассказы бабушки о поездке в Югославию, перед которой нужно было проходить комиссию, оценивающую «политическую зрелость, моральную устойчивость и поведение в быту», а с собой разрешалось провезти лишь небольшую сумму денег.
Люди, родившиеся в 1990-х, привыкли к обширному ассортименту в магазинах, плохо представляют себе, что такое цензура и почему УК РСФСР предусматривал уголовную ответственность для фарцовщиков и спекулянтов.
В детстве и юности у людей моего поколения уже были совершенно другие мечты. Изучая в школе иностранные языки, мы имели возможность участвовать в школьных обменах и общаться со сверстниками-иностранцами. Преимущественно это были немцы. Языки изучались по аутентичным текстам, аудио- и видеозаписям. Для нас это кажется обыденностью, а в прежние времена было роскошью. Мы, дети 90-х, мечтали пожить в другой стране, узнать другую культуру, иметь возможность путешествовать.
Высшее образование в СССР было также труднодоступным, конкурсы в именитые вузы – высокими, а возможности после окончания обучения ограниченными. Да, оппоненты могут аргументировать свою позицию наличием стабильности, уверенности в получении рабочего места и тем, что далеко не каждый советский гражданин носил гордое звание человека с высшим образованием. И будут во многом правы, ведь истина всегда где-то посередине.
Представители моего поколения обычно выбирали после школы поступать в вуз. В начале нулевых годов популярность средних учебных заведений резко упала. Заложенный ещё в советское время миф, что для трудоустройства на высокооплачиваемую работу необходим диплом вуза, позднее разбился об айсберг реальности.
В 1990-х годах в России открылись частные университеты, далеко не всегда выпускающие квалифицированных специалистов. Наличие диплома университета перестало быть чем-то выдающимся в глазах общества и работодателей и потеряло былую ценность. Современные российские выпускники вузов (если они не обучались по целевому направлению) не обязаны, как в советское время, работать три года по распределению, что даёт выпускникам возможность определять профессиональный путь самостоятельно.
12 июня 1990 года был принят Закон СССР «О печати и других СМИ», предусматривающий запрет цензуры. С появлением Конституции РФ 1993 года соответствующее положение было закреплено и в основном законе страны. Вряд ли бы я могла представить себя в качестве работника СМИ, если бы жила в СССР. Я крайне негативно отношусь к цензуре и многие горячо любимые мною произведения в своё время находились среди запрещённых, мне бы не хотелось жить во времена, когда государство решает, какую музыку слушать и какие книги читать.
Я рада, что мы живём в век развитых технологий и представители моего поколения уже мало чем отличаются от европейских сверстников, вне зависимости от того, бывали они за границей или нет. Всё западное – товары, литература, музыка – перестало быть чем-то особенным и пришло в нашу повседневную жизнь, а интернет позволяет изучать быт и культуру других стран даже на расстоянии тысяч километров. В современном мире мы наделены правом самостоятельно выбирать, какие источники читать, чему доверять или не доверять. Это право даёт нам свободу действий и одновременно налагает большую ответственность за свою собственную жизнь.
Анастасия Краденова
