Ровно 50 лет назад вышел на экран советского ТВ первый в его истории сериал – «Семнадцать мгновений весны».
Как показывают некоторые социологические исследования, о которых рассказал знаменитый немецкий писатель Владимир Каминер, образ Штирлица является краеугольным камнем фундамента популярности Владимира Путина среди так называемого «простого народа».
«В 1999 году российским элитам нужен был трезвый преемник – такой, который бы соответствовал народным ожиданиям, но не бунтовал против элит, – пишет Владимир Каминер в своей колонке для Die Zeit. – Очень незаметно и ради интереса два ведущих института изучения общественного мнения запустили масштабный опрос населения. На основе 25 героев известных фильмов и книг россиянам предлагалось выбрать, кого бы они хотели видеть президентом своей страны. Список кандидатов оказался весьма обширным: Дон Кихот, Шерлок Холмс, Гамлет, барон Мюнхгаузен, Рэмбо и даже киногерой Джон Макклейн в исполнении голливудской звезды Брюса Уиллиса (Bruce Willis)».
«Но россияне не хотели видеть в качестве президента ни Шерлока Холмса, ни „крепкого орешка“. Удивительно, но наибольшее одобрение в обоих опросах получил штандартенфюрер СС Макс Отто фон Штирлиц, герой сериала „Семнадцать мгновений весны“», – продолжает писатель.
«В двенадцати сериях „Семнадцати мгновений весны“ фактически не было съёмок, бóльшую часть времени самые известные актёры страны, переодетые в нацистскую форму, сидели в своих кабинетах, сортируя бумаги, или ходили друг к другу в гости покурить.
Советские зрители сразу же узнавали в происходящих на экране интригах свои рабочие места, заводы и офисы. Столкновения интересов партийных товарищей, вздорных коллег из госбезопасности и бюрократического аппарата были понятны, как и на всех больших и малых предприятиях СССР. Даже мой отец, работавший заместителем начальника планового отдела в пароходстве внутреннего плавания, вполне мог соотнести себя со Штирлицем.
Атмосфера в „плановом отделе“ „третьего рейха“ была, похоже, скопирована с ситуации на предприятии моего отца, за исключением того, что актёры в фильме были одеты в нацистскую форму – и периодически приветствовали друг друга „Хайль Гитлер“. Как и советские граждане, актёры фильма привыкли к дихотомии своего бытия: они не думали, что говорили, и не делали, что думали. И каждый зритель чувствовал себя немного Штирлицем. Макс Отто был не просто разведчиком, не просто шпионом – он был представителем добра в абсолютно злом, враждебном мире. Ему никогда не разрешалось говорить правду и раскрывать свои истинные намерения. Штирлиц, конечно, знал, что этот порядок обречён, и неизбежность его гибели отражалась в его усталой, ироничной улыбке.
Эта улыбка завладела сердцами советских зрителей, как будто каждый хотел вместе со Штирлицем сказать: „Мне здесь не место, даже если я вместе с другими делаю гитлеровский салют, это только моё прикрытие“. Я думаю, что очень многие коммунисты в Советском Союзе чувствовали себя подобным образом. Но что они могли сделать?» – спрашивает Владимир Каминер и продолжает:
«Во всех двенадцати сериях Макс Отто фон Штирлиц не причинял особого вреда „Третьему рейху“ – ведь он знал, что этот несправедливый порядок рухнет сам по себе. Он лишь хотел ограничить ущерб от катастрофы и, по возможности, спасти тех, кого ещё можно было спасти. Таким образом, сериал оказался созвучен времени. Анекдоты про Штирлица и его высказывания значительно обогатили советский фольклор.
Одну фразу я часто слышал и дома. По окончании каждой части Штирлиц оставался в своём кабинете, чтобы спокойно обдумать события дня. В эти минуты он мог немного расслабиться от нацизма и размышлял вслух на русском языке, что и было воспроизведено в фильме закадровым голосом.
Однако перед этим Штирлиц на всякий случай отправил свою секретаршу домой, чтобы она не застала его за размышлениями на русском языке. Для этого Макс Отто открыл дверь своего кабинета и крикнул: „Можешь идти, Барбара“. Эта фраза прижилась у многих людей. Так было и с моим отцом. Когда он сидел на кухне в свой субботний выходной, мама жаловалась: „Ещё только половина третьего, а ты уже открываешь вторую бутылку вина!“ Тогда отец говорил своим штирлицевским голосом: „Можешь идти, Барбара“.
Но вернёмся в 1999 год: оба уже упомянутых опроса общественного мнения были однозначны для него. Граждане России не хотели видеть в Кремле Дон Кихота, не хотели видеть и Джона Макклейна. Через полгода общественности был представлен преемник старого больного президента Ельцина. Это был неприметный человек, бывший разведчик в Германии, который никогда не смотрел прямо на своего коллегу и улыбался несколько устало, иронично», – заканчивает колонку писатель Каминер.
О том, что «17 мгновений» больше чем, как писали в советских телепрограммах, многосерийный телефильм, многие его первые зрители стали догадываться ещё до завершения показа. Спустя много лет после премьеры, но первым выразил причину ошеломления молодой кинокритик Виктор Матизен. В двадцатую годовщину выхода этого знакового сериала на экран в 1993 году российский журналист подметил, что на экране «17 мгновений» все герои в фашистском логове – свои!
«За всю историю советского кино герои только двух фильмов удостоились чести стать героями анекдотов: Чапаев с Петькой да Штирлиц с Мюллером, но если с первой парой это произошло через тридцать лет после их появления на экране и в другую историческую эпоху, то вторая перекочевала в фольклор фактически сразу», – писал Виктор Матизен 30 лет тому назад в Москве.
К моменту появления Штирлица на экране цензурная щель, в которую могли бы просочиться интимные аспекты жизни советского человека, стала лишь немногим шире, чем во времена, когда Петька с Анкой вели любовный гургурчик возле фаллообразного пулемёта, но скрытая сексуальность сыграла в «17 мгновениях» роль приманки. Конечно, никаких связей с лицами противоположного пола, способных пролить свет или бросить тень на его морально-бытовой облик, у штандартенфюрера не было, хотя его сыграл один из самых красивых мужчин советского кино. Даже с собственной женой Штирлиц общался на расстоянии – в том числе и тогда, когда её специально привезли из СССР в Германию, чтобы издалека показать мужу. Между тем эротическая аура в фильме присутствует, и связана она с мундиром СС, чей цвет, как и кровавый цвет большевистского знамени, в европейской и русской культуре ассоциирован с насилием и смертью. Затянутые в чёрное эсэсовцы «Семнадцати мгновений» несут в себе мортидо и либидо.
Возвращаясь к эпизоду свидания Штирлица с женой, стоит указать на его полнейшее – при такой же эффектности – неправдоподобие: ни одна разведка не согласилась бы транспортировать супругу агента через несколько границ, но уж коли она на это пошла, то найти – в Берлине, не в Москве! – место, где парочка могла бы спокойно заняться сексом, было проще простого. Что ещё более занятно, встреча разведчика с женой построена по типу «общего» тюремного свидания, а это наводит на мысль, что «личное» свидание Штирлицу просто не положено. Остаётся вспомнить анекдотический вопрос: «Снаружи чёрный, внутри красный. Кто это?» – «Штирлиц!» – и сообразить, что предкамерный мир фильма устроен по образу и подобию главного героя: он по фасаду фашистский, а по «нутрянке» – вполне советский. Бессознательное проецирование советских отношений в иностранные фактуры было вообще характерно для советских фильмов, равно как и потаённая любовь к порицаемому буржуазному образу жизни, выливавшаяся в гламур и любование роскошью. Актом беспрепятственного вливания красного содержимого в чёрную оболочку Татьяна Лиознова, нимало о том не подозревая, открыла, что советский и фашистский режимы – кровные братья. А о том, что один ненавидит другого как пародию на себя, можно было догадаться самостоятельно.
Сексуально-социальный аспект картины, по-видимому, и стал главной причиной её сногсшибательного успеха. Штирлиц вошёл с телеэкрана в каждый советский дом потому, что каждый советский человек, особенно интеллигент, был раздвоен, как Штирлиц, – вспомните, эту мысль с совершенно других позиций приводит и берлинец Владимир Каминер.
«Подобно Штирлицу, ему каждый день приходилось вращаться в кругу добродушных с виду, но опасных партайгеноссе Мюллеров, с которыми следовало держать ухо востро – ведь служа режиму, почти все знали за собой нелояльные „мыследействия“ и вечно боялись разоблачения. Начальство, со своей стороны, знало, что подчинённые далеко не так лояльны, какими себя выставляют. Этот момент точно передан в фольклорной обработке, где Мюллер и Ко прекрасно знают, что Штирлиц – советский шпион, но принимают это как должное».
«Ещё точнее, в советской иерархии каждый был Штирлицем по отношению к вышестоящим и одновременно был Мюллером относительно нижестоящих. Я столкнулся с этим феноменом, общаясь с одним из высших чиновников Госкино СССР Владимиром Баскаковым – оказывается, и он, истово исполнявший свои вивисекторские функции, ощущал себя Штирлицем от искусства среди Мюллеров от идеологии. Поговорив с одним из тех, кого он причислял к Мюллерам – с самим министром кинематографии Филиппом Ермашом, я обнаружил, что и этот, попадая в окружение высших партийных чинов, порой чувствовал себя Штирлицем. Двуликий персонаж по имени Штирлиц-Мюллер или Исаев-Штирлиц стал „разоблачённой тайной“ (выражение Маркса) советского режима, тогда как интриги в гитлеровском окружении были невольной метафорой, раскрывавшей тайны кремлёвского двора. Говоря ещё шире, фильм стал картой отношений внутри советской иерархии. „Мюллеровский“ аспект советско-подданного ещё более очевиден, если вспомнить известное определение порядочного в советском смысле человека: это тот, кто не делает гадостей без необходимости. Умный, ироничный, спокойный и располагающий к себе шеф гитлеровской полиции Мюллер в исполнении Леонида Броневого был именно таким: если он и причинял кому-то зло (например, отдавал врага рейха для обработки подручным мастерам заплечных дел), то не по садистской наклонности, а по служебной надобности.
Олег Табаков, наделивший Вальтера Шелленберга (Walter Schellenberg) магнетическим обаянием, неоднократно говорил, что „Семнадцать мгновений“ окончательно разрушили императив отечественного пропагандистского кино – изображать врага как можно более глупым и отвратительным. И здесь самой значительной, притом что самой незаметной, была роль Вячеслава Тихонова. Полковник Исаев, перевоплощаясь в штандартенфюрера Макса Отто фон Штирлица, отнюдь не превращался в фашистского палача, а внешне и внутренне оставался тем же: его ипостась, обращённая к „ним“, была столь же привлекательной, как обращённая к „нам“. Последние барьеры к отождествлению с героями фильма были сняты, и коллективное бессознательное разлагающегося советского тоталитаризма, проигрывающего холодную войну, с мазохистским удовольствием облеклось в чёрную униформу гибнущего нацистского режима, проигрывающего войну горячую.
Поэтому то, что анекдотический Мюллер, прекрасно зная, кто такой Штирлиц „на самом деле“, всё равно принимает его как своего, – лишь одна сторона дела. Другая гениально выражена пародийным переназванием „Семнадцати мгновений“: „В фашистском логове все наши“», – завершает Матизен.
Мало кто знает, что поразительной точностью деталей своей одноимённой повести, ставшей основой сериала, Юлиан Семёнов обязан доступу в спецхран к мемуарам бригаденфюрера Вальтера Шелленберга, возглавлявшего политическую разведку рейха.
Но поразительная, фантастическая актуальность сериала кроется в том, что и сегодня ведущее обречённую войну кремлёвское руководство легко могло бы быть представлено по схемам «17 мгновений». И я уверен, что, следуя логике Каминера и Матизена, какой-нибудь Мишустин или Собянин воображают себя именно штандартенфюрером фон Штирлицем, отправляясь в бункер рейхсканцлелярии, извините, президента России.
Но самое пикантное не это: вполне вероятно, что и подполковник Путин ощущает себя полковником Исаевым, ожидая прихода своих опасных подчинённых.
«Русская история до Петра Великого – одна панихида, а после Петра Великого – одно уголовное дело», – писал Фёдор Тютчев. Вслед за ним можно сказать, что советская история (а она сейчас вновь продолжается в России!) при Сталине была сплошным «Гамлетом», а после него – «17 мгновениями весны». Несмотря на потерю уровня, степень накала и зрительского волнения нисколько не снизилась и сегодня.
Арсений Каматозов
