– Юлия Борисовна, расскажите о своём отце, выдающемся скрипаче, который для вас был просто папой.
– Мы очень любили друг друга. Я всегда с нетерпением ожидала его возвращения из гастрольных поездок, для меня это был праздник. Моя мама, его бывшая студентка, старалась сделать жизнь отца комфортной, освободив от бытовых забот. На домашние хлопоты у папы, полностью погружённого в музыку, не оставалось времени. Много внимания уделял мне дедушка, который ещё до школы учил меня азбуке и счёту, приучал к порядку и самостоятельности. К сожалению, после нашей эмиграции в 1974 году мы уже не смогли увидеть его. Он умер через 4 года, а папе не разрешили приехать на похороны, чтобы проститься с отцом.
– Борис Эммануилович учился в Одессе у известного скрипача-педагога Петра Столярского, какие факторы сыграли решающую роль в его творческом развитии?
– Папе повезло, он попал в золотые руки Столярского, все его ранние победы в музыкальных конкурсах связаны с именем этого легендарного педагога. Пётр Соломонович смог максимально раскрыть талант своего ученика, который даже после переезда в Москву продолжал общаться с ним. Огромное впечатление произвела на папу встреча с великим скрипачом Яшей Хейфецем, который приезжал в СССР из США, и высоко оценил талант юного дарования.
– Я где-то читал, что он даже хотел забрать подающего большие надежды подростка и сделать из него великого скрипача?
– Да, но 1930 годы это было невозможно. Ему бы никто не разрешил выехать за рубeж.
– Известный музыковед и литератор Соломон Волков писал о встрече юного музыканта со Сталиным. Отец вспоминал об этом событии?
– Такая встреча действительно состоялась. Папе было 11 лет, когда он принял участие в 1-м Всесоюзном конкурсе скрипачей. Присутствовавший на заключительном концерте Сталин, которому очень понравилась игра столь юного скрипача, пригласил его в правительственную ложу. И тут произошла забавная история. Мама сказала Бусе, так называли его домашние, чтобы сын пригласил дедушку Сталина в гости на чай, что мальчик с детской непосредственностью и сделал. Но тут вмешалась мама и с ужасом на весь зал, заявила, что у них нет ни стульев, ни ложек, ни даже чашек для чая. Разумеется, на следующий день в доме всё появилось. Впрочем, папа скупо рассказывал об этом событии, не придавая ему большого значения. Он не любил много говорить о себе, предоставляя это своим друзьям, которые подробно объясняли мне масштаб его дарования, рассказывали, какой он замечательный человек.
– О вашем отце с восторгом отзывались не только профессионалы музыкального мира, но и любители музыки. Казалось, его творческая карьера будет развиваться по восходящей, но этого не произошло. Почему?
– Отрицательную роль сыграли несколько факторов. Прежде всего – национальность. Существовал определённый процент музыкантов-евреев, которым государство покровительствовало. Например, Давид Ойстрах, Леонид Коган и некоторые другие. А папа не попал в эту обойму, он не обладал пробивными способностями, не любил обращаться за помощью. У папы было много завистников и это тоже отрицательно сказалось на его карьере. Постепенно отца оттесняли от большой сцены, концертов становилось всё меньше и меньше, проходили они в небольших городах, в столице он почти не выступал. Папа почти не выезжал за границу, преподавать в Московскую консерваторию его не взяли. Всё это послужило причиной нашего отъезда из СССР.
– Кстати, из всей плеяды блестящих учеников Столярского лишь карьера Давида Ойстраха сложилась удачно. Ему просто повезло?
– В какой-то степени да. Он победил в международном конкурсе в Брюсселе, когда ему было уже 29 лет, фактически использовав свой последний шанс; и если бы не эта яркая победа, его судьба могла бы сложиться по-другому.
– В 1974 году ваш отец вместе с семьёй эмигрировал в Германию. Его надежды, связанные с отъездом из СССР, оправдались?
– Отец не ожидал фантастического взлёта карьеры в эмиграции, ведь ему уже было за пятьдесят. Но в Германии он чувствовал себя намного свободней и комфортнее, активно концертировал. Многие бытовые проблемы отпали. Он выиграл конкурс на должность профессора Высшей музыкальной школы в Вюрцбурге и получил возможность преподавать. Отец выступал в лучших концертных залах Европы – Германии, Франции, Норвегии, Испании, Голландии, Швейцарии, Израиля. Конечно, были и свои трудности, но они несравнимы с жизнью в СССР.
– В чём отличие искусства Бориса Гольдштейна от большинства западноевропейских скрипачей-солистов?
– Скрипка в руках отца звучала неповторимо: эмоционально, искренне, романтично. Многие музыканты в Германии обладают великолепной техникой, но добиться подобного звучания удаётся немногим. Хотя сейчас положение меняется. Восточноевропейское и западное музыкальное искусство переплетаются, сближаются, оказывают влияние друг на друга, но всё-таки различия остаются.
– Каких композиторов особенно любил ваш отец, чьи произведения исполнял с большим удовольствием?
– На этот вопрос сложно ответить, ему нравились многие композиторы. Он любил играть сонаты Брамса, концерт Венявского, произведения Бетховена и Блоха, миниатюры в обработке Хейфеца и Крейслера. Трудно назвать композитора, который отцу не нравился.
– Кого из его учеников вы могли бы выделить?
– Прежде всего Захара Брона – всемирно известного скрипача-педагога, который многому научился у моего папы. В Швейцарии Захар Нухимович организовал конкурс скрипачей, в нём участвовали многие его знаменитые ученики, и в их игре чувствовалось влияние школы моего отца. Ещё один ученик – Майкл Гуттман (Michael Guttman), бельгийский скрипач и дирижёр, большой поклонник творчества моего отца, что ярко проявилось в его игре. Болгарский скрипач Константин Стоянов (Konstantin Stoyanov) сделал блестящую карьеру концертмейстера, играет в одном из самых известных лондонских оркестров, отец помог ему стать известным музыкантом.
– В своих мемуарах «Нюансы музыкальной Москвы» пианист Наум Бродский пишет о той бескорыстной помощи, которую оказывал ваш отец эмигрантам и знакомым, оставшимся в Москве. Делать добро было его потребностью?
– Несомненно! Я была свидетелем того, как он оказывал помощь порой даже незнакомым людям. Вспоминается такой случай. Известная скрипачка Нелли Школьникова, кажется, в начале 1980-х годов, получила приглашение выступить в Западном Берлине. Как ни странно, ей это разрешили. После концерта она решила не возвращаться в СССР, но опасалась, что может помешать КГБ. Мой папа, который присутствовал на концерте, помог организовать побег, он отвёз Нелли в полицию. Затем её на самолёте отправили в Ганновер, где мы в то время жили. Через некоторое время она переехала в Австралию, концертировала, занималась преподаванием. Но были и другие более прозаические случаи, когда папа помогал в трудоустройстве музыкантам, приехавшим из СССР, а позже из России. Доставал необходимые лекарства и пересылал их знакомым, оставшимся в Москве. Он был человеком большой души и никому не отказывал в поддержке.
– С какими трудностями сталкиваются музыканты, приехавшие в Германию из бывшего СССР?
– В те давние годы, когда мы эмигрировали в Германию, трудностей было намного меньше. В советские времена проникнуть за железный занавес удавалось немногим, и к приехавшим относились либеральнее. Затем поток эмигрантов значительно увеличился, и трудоустроиться музыкантам стало значительно сложнее. Даже хорошим профессионалам, но уже немолодым людям попасть, например, в симфонический оркестр не так просто. Несмотря на то, что музыкант успешно прошёл конкурс, ему могут отказать, например, из-за плохого знания немецкого языка или если он не подходит для этого музыкального коллектива. Конечно, если есть приглашение занять профессорскую должность в каком-то высшем учебном заведении, таких проблем не возникает.
– Ваш дядя, скрипач и композитор Михаил Гольдштейн, известен музыкальными мистификациями. Расскажите о них.
– Пожалуй, самая известная – симфония № 21 Николая Овсянико-Куликовского. Мой дядя в послевоенные годы переживал не лучшие времена, все его сочинения отвергали. И тогда он решил написать симфонию в украинском стиле, приписав её жившему в XVIII веке помещику Овсянико-Куликовскому, сочинив для него красочную биографию. Партитуру, якобы найденную в архиве Одесского оперного театра, он передал руководителю местной филармонии. Симфония обрела огромную популярность, её исполняли многие оркестры. Мистификация раскрылась только через несколько лет, при экспертизе чернил оказалось, что они современные – в XVIII веке их не существовало. Дядя Миша жил в Гамбурге, мы много общались, особенно в последние годы его жизни, и когда я выступа в этом городе с концертами, играла вместе с Гамбургским филармоническим оркестром. В Германии живёт его дочь, моя двоюродная сестра, у нас замечательные отношения.
– Почему вы выбрали фортепиано, а не скрипку? Где учились, у каких педагогов совершенствовали своё мастерство?
– В детстве я хотела играть на арфе, но родители объяснили, что найти работу будет трудно. Я попробовала играть на скрипке, но мне очень не понравился запах лака, и я выбрала рояль. Он напоминал огромного чёрного зверя, которого предстояло укротить. До нашего отъезда я училась в музыкальной школе у Нунэ Хачатурян, дочери Арама Хачатуряна. В Ганновере окончила Высшую школу музыки и многому научилась у известного профессора Карла-Хайнца Кеммерлинга (Karl-Heinz Kämmerling). В дальнейшем продолжала учёбу в Англии у Суламиты Ароновски (Sulamita Aronovsky), которая помогла мне значительно расширить исполнительский репертуар. В Эссене занималась у профессора Бориса Блоха, который был знаком с моим отцом. Он очень интересный музыкант, у которого я многое почерпнула в профессиональном плане. Большое влияние оказала на меня работа с выдающимся педагогом Львом Наумовым, помогала ему с переводом на немецкий, когда он проводил мастер-классы в Германии.
– Вы участвовали в нескольких музыкальных конкурсах, какой из них оказался для вас наиболее запоминающимся?
– По-видимому, это юношеский конкурс «Концертино Прага», на котором я в 1979 году заняла первое место. Всех лауреатов потом пригласили в длительную гастрольную поездку, что оказалось весьма волнующе, потому что концерты транслировались по радио. Это было интересное и запоминающееся время.
– Вам довелось играть вместе с отцом, когда и где это происходило?
– Когда мне исполнилось 15, начались наши совместные выступления. Мы играли в Германии, Бельгии, Нидерландах, Израиле, Франции, Испании. Успели записать две пластинки: сонаты для скрипки и фортепиано Брамса и Сезара Франка (César Franck). К сожалению, ранняя смерть отца (8 ноября 1987 года. – «РГ/РБ») нарушила наши будущие планы.
– Как сложилась ваша дальнейшая карьера?
– Я никогда не стремилась к сольной карьере. На примере своего отца видела, насколько это тяжело и утомительно. После концерта чувствовала себя опустошённой, и затраченная энергия не восполнялась даже аплодисментами и тёплым отношением публики. Меня больше интересовала фортепианная методика и преподавание, которым я занялась в юношеском возрасте и вскоре поняла, что в этом моё призвание. Но я и концертировала, чтобы поддерживать себя в форме и передавать ученикам свой опыт, что-то новое и интересное. Сейчас я работаю преподавателем фортепиано высшей категории в музыкальной школе FILUM в городе Фильдерштадт (Баден-Вюртемберг), руковожу отделом инновационной камерной музыки.
– Советское музыкальное образование действительно было лучшим в мире, или это преувеличение? В чём его отличие от европейского?
– Русская и советская музыкальная культура имеет давние традиции и хорошую организацию. В музыкальных школах преподают ритмику, гармонию, сольфеджио – это необходимый фундамент для получения дальнейшего образования. Европейское образование в этом плане уступает российскому. Юные музыканты из России отличаются хорошей техникой и русскую музыку исполняют замечательно, но в том, что касается интерпретации европейских композиторов – Баха, Бетховена, Моцарта, они проигрывают западным исполнителям. Российские студенты, обучающиеся в Германии, получили возможность ликвидировать этот пробел и уже не уступают своим западным сверстникам.
– У вас трое детей, они все музыканты?
– Да, но, к счастью, не пианисты. Мы с моим бывшим мужем не хотели, чтобы дети играли на том же инструменте, что и родители. Не хотели влиять на них, ограничивая их свободу. Опасались конкуренции между детьми, поэтому мы выбрали им разные музыкальные инструменты. Думаю, это правильное решение. Теперь они играют вместе камерную музыку, иногда я составляю им компанию, и мы дополняем друг друга. Мой старший сын Себастьян Манц (Sebastian Manz) – кларнетист, лауреат многих конкурсов, хорошо известен в музыкальном мире. Дочь – скрипачка, играет на скрипке моего отца. Младший сын – виолончелист, очень похож на своего деда. Я думаю, что папа был бы счастлив, услышав их игру, и с радостью присоединился бы к ним.
– Насколько музыка и искусство могут влиять на людей, воспитывать их?
– Могут, и даже очень! Если бы люди больше соприкасались с искусством, литературой, классической музыкой, было бы меньше войн и проблем, разрывающих мир в клочья. Я бесконечно благодарна своим родителям, которые подарили мне чудесный мир классической музыки, ставший и моим миром. Она способна делать человека лучше, благороднее и добрее.
Беседу вёл Александр Островский
