О его культурном наследии и влиянии на современников и последователей написаны десятки монографий, сотни кандидатских и докторских диссертаций, тысячи статей. Гораздо меньше рассказано о нём как о живом человеке – его привычках и склонностях, невинных шалостях и заблуждениях, про человека, которого современники называли гением и клоуном одновременно.
В памяти многих людей имя Волошина неотделимо от его дома в Коктебеле: дома, где подолгу жил Фёдор Шаляпин, где Осип Мандельштам объяснялся в любви Марине Цветаевой, где Максим Горький читал свои «Сказки об Италии», а в тенистом саду прятался от солнца Валерий Брюсов в своей неизменной соломенной шляпе.
И всё это при том, что особого комфорта там не было. Вспоминается знаменитое приглашение, написанное Максимилианом Волошиным Михаилу Булгакову:
«Совсем не курорт. Прислуги нет. Воду носим сами. Требуется радостное принятие жизни, любовь к людям и внесение своей интеллектуальной доли в Волхоз (Вольное волошинское хозяйство)».
В очерке «Коктебель» (1939), написанном Викентием Вересаевым, проскальзывают, в соответствии с бытовавшим тогда резко отрицательным отношением к «декадентам», нотки раздражения по отношению к Волошину, его соседу по даче в 1919−1921 годах (хотя при жизни они крепко дружили): «Представителем озорства, попрания всех законов божеских и человеческих, упоенного „эпатирования буржуа“ был поэт Максимилиан Волошин. Вокруг него группировались целая компания талантливых молодых людей и поклонниц, местных и приезжих… Человек чрезвычайно оригинальный, Волошин из всех сил старался оригинальничать… Он с гордостью заявлял, что Маркса не читал и читать не будет».
Маркса он действительно не читал, но впитал в себя лучшее из европейской культуры во время путешествий по Европе и посещения лекций в Сорбонне в Париже в 1900-х. Парижу он посвятил свои лучшие стихи.
Ещё тогда, в молодые годы, оригинал Волошин трезво оценивал свои и чужие поступки: «Изгнанники, скитальцы и поэты – кто жаждал быть, но стать ничем не смог» (1909).
При Волошине жизнь в его знаменитом доме в Коктебеле делилась на две части: летом сюда приезжали, без преувеличения, сотни самых разных людей, требовавших к себе, по словам Заболоцкой, при всех трудностях тогдашней бедной коктебельской жизни, внимания и ухода; и зимой, когда в доме оставались только Мария и Волошин – после смерти его матери, немки по происхождению, которую все почтительно называли Пра. Вот как она описала своего мужа и его знаменитый дом в своих воспоминаниях «Макс в вещах»:
«Дом был оболочкой, формой жизни Макса, поэтому архитектура дома несла в себе всё тот же ритм сознания Макса… Здесь, в тишине и уединении, Макс писал стихи; здесь Макс, как кузнец и химик, плавил вещество звука в слова и создавал новые соединения, новые слова, звуки… Вся жизнь его, во всех мелочах и в серьёзном, всегда была как будто немножко и от игры, но всегда всё закономерно, продумано, портативно и легко».
На вершине Кучук-Енышар («Малый Янычар») он часто устанавливал свои мольберты и рисовал окрестные виды: море, горы, домики под низкими крышами. Под этими рисунками были поэтические подписи: «Твой влажный свет и матовые тени дают камням оттенок бирюзы» (о Луне); «Тонко вырезаны дали, смыты светом облака»; «В шафранных сумерках лиловые холмы»…
Этот воистину большой человек, любивший ходить по дому в невероятно широком и длинном хитоне, часто одушевлял неодушевлённые вещи. Характерен в этом отношении рассказ Заболоцкой о случае, происшедшем с ними в Ленинграде в 1924 году.
Они остановились тогда у друзей в огромной комнате, в которой стояли несколько чёрных красивых роялей. Волошин сказал: «Я не могу, Маруся, здесь лечь спать. Я не могу раздеться при них». – «Какие глупости, ложись!» – «Не могу я раздеться в присутствии рояля! Ты представляешь себе: они стояли в концертных залах, за ними сидели прекрасно одетые люди; они так прекрасно и благородно звучали. Посмотри, какие они строгие и нарядные».
Девиз его жизни
Девизом личной жизни Максимилиана Волошина было: «Вы отдали – и этим вы богаты». Поэт и философ Максимилиан Волошин гневался лишь тогда, когда пропадали его любимые книги, по поводу остальных пропаж всегда говорил: «Значит, эта вещица кому-то нужнее, чем нам».
Он был очень внимателен к творческим достижениям друзей. Удивительным свойством Волошина было вдохновлять молодые таланты. Вот как вспоминает Марина Цветаева первую рецензию Максимилиана Волошина на её книгу стихов «Вечерний альбом» в своём очерке «Живое о живом». В декабре 1910 года он явился к ней в Трёхпрудный переулок.
«Звонок. Открываю. На пороге цилиндр. Из-под цилиндра безмерное лицо в оправе вьющейся недлинной бороды. Вкрадчивый голос:
– Можно видеть Марину Цветаеву?
– Это – я.
– А я – Макс Волошин. К вам можно?
– Очень!
Прошли наверх, в детские комнаты.
– Вы не читали мою статью о вас?
– Нет.
– Я так и думал и потому вам её принёс. Она уже месяц как появилась…»
А на следующий день Марина Цветаева получила от Волошина стихотворение, которое заканчивалось таким четверостишием:
Ваша книга – это весть оттуда,
Утренняя благостная весть.
Я давно уж не приемлю чуда,
Но как сладко видеть: чудо есть!
Поэт и советская власть
В годы революций и Гражданской войны поэт принципиально занял позицию «над схваткой», он спасал в своём доме преследуемых: сперва красных от белых, затем, после перемены власти, – белых от красных.
А я стою один меж них
В ревущем пламени и дыме
И всеми силами своими
Молюсь за тех и за других.
(«Гражданская война», 1919)
Случилось так, что именно на эти годы – революции и войны, раскулачивания и новой экономической политики большевиков – пришлись самые плодотворные в творческом отношении годы его жизни. ЧК и НКВД не трогали поэта и философа, закрывая глаза на его чудачества, неприятие новой власти и поистине антиреволюционные стихи. Может быть, потому, что в его биографии был факт, когда в 1899 году его на год отчислили из Московского университета, где он учился на юридическом факультете, «за участие в беспорядках» и выслали из Москвы в Феодосию со свидетельством о неблагонадёжности. Или потому, что между ним и расстрелянным большевиками в 1921-м поэтом Николаем Гумилёвым ещё в 1909 году состоялась дуэль на Чёрной речке из-за оскорбления, будто бы нанесённого Гумилёвым его бывшей любовнице, поэтессе Елизавете Дмитриевой.
Внешне дела обстояли более чем благополучно. В 1920 году Волошина назначили заведующим по охране памятников искусства и науки в Феодосийском уезде, поэт получил охранное свидетельство Отдела народного образования Феодосийского военно-революционного комитета, инспектировал памятники искусства и частные библиотеки.
В 1921 году он получил от Крымского совета народных комиссаров разрешение на создание «Коктебельской художественно-научной экспериментальной студии» и охранную грамоту на свой дом в Коктебеле. В мае того же 1921 года Максимилиан Волошин вступил во Всероссийский союз поэтов.
И в этот же год, несмотря на запрет на информацию о красном терроре в Крыму, Волошин написал такие стихи:
Ночью гнали разутых, голых
По оледенелым камням,
Под северо-восточным ветром
За город в пустыри…
Полминуты работали пулемёты.
Доканчивали штыком.
Ещё недобитых валили в яму.
Торопливо засыпали землёй.
А потом с широкою русскою песней
Возвращались в город домой.
(26 апреля 1921 Симферополь).
Последние годы и память
Печатался Волошин мало. Гонорары были ничтожными. Кое-что получал от продажи своих акварелей. Как писал тот же Вересаев, «для Советской власти он был малоприемлем». И приводит такое стихотворение Волошина:
Мои уста давно замкнуты… Пусть!
Почётней быть твердимым наизусть
И списываться тайно и украдкой,
При жизни быть не книгой, а тетрадкой.
И ты, и я – мы все имеем честь
«Мир посетить в минуты роковые»
И стать грустней и зорче, чем мы есть.
Я – не изгой, а пасынок России.
После 1927 года его имя исчезло со страниц отечественной печати.
В 1931 году в Крыму объявили ускоренную коллективизацию. Недалеко от дома Волошина устроили местный концлагерь, куда сгоняли несогласных. А вскоре грянул голод. Вот что поэт записал в своём дневнике:
«7 июля 1931 года. Вчера за работой вспомнил уговоры Маруси: Давай повесимся. И невольно почувствовал всю правоту этого стремления. Претит только обстановка – декорум самоубийства. Смерть, исчезновение – не страшны. Но как это будет принято оставшимися и друзьями – эта мысль очень неприятна. Неприятны и прецеденты (Маяковский, Есенин). Лучше уж „расстреляться“ по примеру Гумилёва. Это так просто: написать несколько стихотворений о текущем. О России по существу. И довольно… Пока ничего и никому об этом не говорить. Но стихи начать писать». Однако и стихи, вопреки его желанию, не появлялись.
Он успел написать заявление о передаче каменного флигеля своего дома Союзу писателей. В конце июля 1932 года обострившаяся астма осложнилась гриппом и воспалением лёгких.
Детей у Волошина от обоих браков не было. И потому он не мог написать строчки, подобные завещанию Александра Вертинского, который, как и Волошин, «жил шумно и весело»: «А закроют доченьки оченьки мои, мне споют на кладбище те же соловьи».
Глаза Максимилиана Волошина закрыла Мария Заболоцкая, когда в 11 часов утра 11 августа 1932 года он скончался в своём доме в Коктебеле. Его похоронили на горе Кучук-Енышар, где он рисовал свои картины и где и сейчас находится его могила.
Волошин специально указал, что не желает, чтобы на его могиле ставили крест, сажали деревья или цветы и приносили к ней венки. Памятную плиту из красного гранита установили только после смерти Заболоцкой в 1976 году, а до того могила была просто холмиком из земли и камушков.
Запрет на публикацию произведений Максимилиана Волошина был снят только в 1962 году: руководители советской культуры разрешили сначала выставку живописных работ Волошина, а в 1977 году, в связи со 100-летием со дня его рождения, был выпущен в свет небольшой сборник «Стихотворения» в Малой серии «Библиотека поэта».
Из шести известных скульптурных изображений Максимилиана Волошина лучшими считаются бронзовая голова на фарфоровом постаменте (1928) работы скульптора Александра Матвеева и скульптурный портрет работы Эдварда Виттига (Edward Wittig), установленный ещё в 1909 году на бульваре Эксельман, 66, в его любимом Париже.
Виктор Фишман
